Любовь срывает маски - Страница 129

129

Сэр Генри напрягся, на его лице отразилась такая мука, что Гаретт невольно почувствовал острые угрызения совести. Вопреки всякому здравому смыслу, ему хотелось взять за руки этого измученного человека и заверить его, что в любом случае он никогда не допустит, чтобы его дочери был причинен хоть какой-нибудь вред. Но в то же самое время он знал, что это был его последний шанс узнать правду. Невзирая на свои истинные чувства и желания, Гаретт решил использовать единственное, что могло заставить этого измученного старого рыцаря открыть свою тайну, — его любовь к дочери.

— Она… ей не причинили вреда? — спросил он, чуть запинаясь.

И вновь чувство вины пронзило Гаретта, но на этот раз причина была совсем иная.

— Нет. У нее было все необходимое, и с ней обращались с полным уважением, соответствующим ее положению. — Произнеся это не моргнув глазом, Гаретт мысленно обратился к Богу с мольбой простить еще одну бесстыдную ложь.

Сэр Генри испустил долгий тяжелый вздох.

— Значит, она невредима, — сказал он, обращаясь скорее к самому себе.

Гаретт придвинулся ближе к старому дворянину.

— И она останется невредимой, если вы скажете мне правду. Кто планировал покушение на Его Величество? Кто приготовил яд? Мой дядя?

Сэр Генри встал, хотя было видно, что он едва держится на ногах, и встретил пронзительный, жесткий взгляд Гаретта прямым, полным гордого достоинства взглядом.

— Вы, милорд, низкий и подлый негодяй, достойный всяческого порицания. Я хорошо знал вашего отца. Он бы сгорел от стыда, если бы увидел, что его сын использует столь недостойные благородного человека методы.

Слова старого дворянина нанесли Гаретту удар в самое сердце, ибо он знал, что это правда. И хотя он мог бы оправдаться тем, что вынужден поступить так ради Мины, ведь, не зная всей правды, ему будет трудно защитить ее, он не мог не признаться себе, что частично его стремление узнать правду было продиктовано чисто эгоистическими целями. Он хотел сейчас и навсегда увериться, что может доверять ей.

Но внезапно недостойная игра, которую он затеял с отцом Мины, показалась ему самому отвратительной. Более того, он вдруг понял всю бессмысленность своей затеи. Не важно, что он сможет или не сможет обнаружить, он все равно никогда до конца не поверит, что Мина могла участвовать в заговоре против короля вместе с его дядей — даже если сэр Генри сейчас скажет ему, что именно она приготовила и дала ему яд. Ее невинность, ее доброе сердце — все свидетельствовало против этого. Ведь она и в самом деле стала для него тем солнечным лучиком, который осветил тьму его души. Как мог он сомневаться в чистоте этого света?

И в этот момент Гаретт понял, что любит ее, понял, что никогда не сможет поверить в ее вину.

Но сэр Генри, казалось, не замечал, какая борьба происходит сейчас в душе Гаретта.

— Милорд, вы предложили мне сделку, — сказал он с мрачной решимостью. — И какой бы недостойной я ни считал ее, я был бы благодарен Богу, если бы мог предложить вам что-либо взамен, чтобы спасти мою дочь. Но вместо этого я могу лишь умолять вас найти хоть немного милосердия и сострадания в вашем холодном сердце. Потому что даже ради спасения ее жизни я не могу сказать, кто замыслил покушение на жизнь короля, ибо я не знаю этого. Могу лишь повторить, что это не я.

Эти простые, искренние слова наполнили сердце Гаретта еще большим чувством вины. Он резко отвернулся, чтобы скрыть выражение своего лица. Как он мог даже сомневаться в ее невиновности! Как мог он оказаться таким слепцом и не понять, что ее чистая любовь, которую она так искренне предлагала ему, могла родиться лишь в невинном сердце. Если бы он прислушался к зову своего собственного сердца! Тогда, возможно, эта простая истина скорее открылась ему, и он избавил бы их обоих от стольких ненужных мук.

— Милорд? — окликнул его сэр Генри, обеспокоенный столь продолжительным молчанием. — Что… что вы намерены теперь делать?

Гаретт опустил голову, затем повернулся и, подняв глаза, взглянул в лицо человека, чью дочь бесконечно любил.

— Все, что смогу, для того чтобы доказать вашу невиновность, разумеется. И Мины тоже.

Сэр Генри на мгновение растерялся. Затем плотно сжал губы, выказывая явное недоверие и подозрительность к словам Гаретта.

— Откуда вдруг такая забота о нашей невиновности?

И Гаретт ответил единственное, о чем только и мог сейчас думать:

— Просто я люблю вашу дочь, сэр.

Свершилось! Правда вырвалась наружу, теперь о его любви может узнать весь свет, и Гаретта совершенно не волновало мнение света по этому поводу.

Но, очевидно, у сэра Генри сложилось на этот счет несколько иное мнение. Выражение изумления на его лице вскоре уступило место подозрительности. А затем оно сменилось выражением, которое очень напомнило Гаретту его отца, когда тот уличал его в каких-либо недопустимых проделках. Сэр Генри стоял перед ним в угрожающей позе, сложив на груди руки, сжав челюсти и прищурив один глаз.

— Так сколько времени вы держали мою дочь у себя в качестве пленницы? — сурово спросил он.

Первый раз с тех пор, как он был ребенком, Гаретт почувствовал настоящий стыд. Он нисколько не сожалел о том, что сделал, но также не мог не понять, как отнесется к этому отец Мины. Гаретт судорожно втянул в себя воздух, не зная, что ему ответить разгневанному отцу своей любимой. Конечно, он мог солгать, но было очевидно, что сэр Генри узнает правду, если, конечно, Гаретту удастся в конце концов доказать его невиновность и он выйдет на свободу. В то же время правда вызовет множество других, совершенно ненужных сейчас проблем. Поэтому он решил ответить, как можно более осторожно подбирая слова.

129